Из личного архива
Так получилось, что этот материал был написан и подготовлен к печати тремя людьми, хотя все собирались внести свою лепту. Но не собрались.
Материал не дошел даже до печатного цеха, он был остановлен внутри редакции и послужил поводом для скандала. О причинах того, почему так и не увидели читатели «Смены» наши «Скетчи о путче», трудно говорить даже сегодня. Слишком личные и больные струны многих людей пришлось бы задеть. Он сохранился в моем личном архиве. Сегодня я предаю его гласности на просторах Рунета.
Больше всего раздражает не текст заявления о болезни Горбачева и воцарении Янаева, а пиликанье виолончели в перерывах. Или они полные идиоты, рассчитывающие на всенародное признание за то, что освободили население от растленных звуков легкомысленной музыки, или настолько сильны, что решили продемонстрировать возвращение времен брежневско-сусловских похорон в оригинальном исполнении.
….
На улицах спокойствие и обыденность. В башке мысль: «Народ — сволочь». Едут в метро, читают детективы. Единственное гласное обсуждение происходящего: два мужика спорят, запретят водку или нет.
Правильно беспокоились. Не продавали. Очереди девятнадцатого — бешеные.
…
Возвращения одного из наших мы в этот день ждали. После двухмесячного вояжа по заграницам. Он появился в городе в субботу утром и тоже предвкушал теплую встречу в узком кругу. Утром сунул в сумку бутылку водки и полез в душ. Вылезать из него пришлось голым. Слух режут слова диктора: «Мы передавали последние известия» с явным ударением на слове «последние».
Четыре фиксированные мысли (воспроизводятся в строгой последовательности):
1. ………..! (трудновоспроизводимо)
2. Ну, вот я и безработный…
3. А ведь случись это пять дней назад, и сидел бы я в Австрии…
4. Хорошо хоть бороду отрастил — какая-никакая, а маскировка…
….
Три версии возникают почти одновременно: или Лениздат уже закрыт, и нас туда не пустят, или нас пустят, всех соберут, арестуют и куда-то увезут, в «Кресты», например. Или самый мягкий вариант: нам пришлют цензора. Так и происходит.
То есть они из своей 620-й комнаты так и не уходили, только нам это было как-то ни к чему.
Так получилось, что этот материал был написан и подготовлен к печати тремя людьми, хотя все собирались внести свою лепту. Но не собрались.
Материал не дошел даже до печатного цеха, он был остановлен внутри редакции и послужил поводом для скандала. О причинах того, почему так и не увидели читатели «Смены» наши «Скетчи о путче», трудно говорить даже сегодня. Слишком личные и больные струны многих людей пришлось бы задеть. Он сохранился в моем личном архиве. Сегодня я предаю его гласности на просторах Рунета.
СКЕТЧИ О ПУТЧЕ
…Больше всего раздражает не текст заявления о болезни Горбачева и воцарении Янаева, а пиликанье виолончели в перерывах. Или они полные идиоты, рассчитывающие на всенародное признание за то, что освободили население от растленных звуков легкомысленной музыки, или настолько сильны, что решили продемонстрировать возвращение времен брежневско-сусловских похорон в оригинальном исполнении.
….
На улицах спокойствие и обыденность. В башке мысль: «Народ — сволочь». Едут в метро, читают детективы. Единственное гласное обсуждение происходящего: два мужика спорят, запретят водку или нет.
Правильно беспокоились. Не продавали. Очереди девятнадцатого — бешеные.
…
Возвращения одного из наших мы в этот день ждали. После двухмесячного вояжа по заграницам. Он появился в городе в субботу утром и тоже предвкушал теплую встречу в узком кругу. Утром сунул в сумку бутылку водки и полез в душ. Вылезать из него пришлось голым. Слух режут слова диктора: «Мы передавали последние известия» с явным ударением на слове «последние».
Четыре фиксированные мысли (воспроизводятся в строгой последовательности):
1. ………..! (трудновоспроизводимо)
2. Ну, вот я и безработный…
3. А ведь случись это пять дней назад, и сидел бы я в Австрии…
4. Хорошо хоть бороду отрастил — какая-никакая, а маскировка…
….
Три версии возникают почти одновременно: или Лениздат уже закрыт, и нас туда не пустят, или нас пустят, всех соберут, арестуют и куда-то увезут, в «Кресты», например. Или самый мягкий вариант: нам пришлют цензора. Так и происходит.
То есть они из своей 620-й комнаты так и не уходили, только нам это было как-то ни к чему.
 |
| Перестройка |
….
На набережной Фонтанки — пусто. Ну ни одного танка! Неужели за нами, самыми левыми и самыми скандальными, не прислали даже захудалого военного газика? Обидно, черт возьми! Никакого уважения со стороны новой аббревиатуры — ГКЧП. Значит, будут «брать» вечером, а пока, мол, тешьтесь, ребята. Ну и что? Мы сами можем перейти на «нелегалку»: вывозим из редакции компьюетеры, факсы, редакционную документацию. Кто-то, чтобы «не подставлять» читателей, начинает жечь их письма.
…
Сообщение: Ельцин арестован. Звонят из Белого Дома: мимо прошла колонна танков. Ельцина в Верховном Совете нет.
…
«Голоса» сообщают: Горбачев умер от инфаркта. Горбачев убит выстрелом в затылок. И что-то еще, не прибавляющее оптимизма.
…
Выйдем ли мы сегодня? (В смысле выйдет ли номер газеты «Смена»?)
…
Мы — внутри самого большого печатного центра города. Но что мы сможем сделать, если нам просто остановят ротационные машины? И Лениздат кажется таким большим-большим, а мы — такими маленькими-маленькими… Одного бы автоматчика хватило, чтобы нас всех арестовать и препроводить, куда следует. Хотя бы выставить на улицу. Но этот автоматчик все не идет и не идет.
…
Шок переживается, как заторможенность мозгов. Наконец, Балуев говорит: «Я бы хотел знать, идут ли сообщения этого… ГКЧП по ТАССу». Пулей наверх, на шестой этаж к нашим телетайпам. Идут! Мы начинаем работать — и сразу приходим в себя. Великая вещь — труд, а то были обезьяны-обезьянами.
Думаем: какую газету делать и делать ли ее вообще. Можно попытаться обмануть цензуру и вкладывать все в подтекст (опыта в этом смысле не занимать!). Можно идти ва-банк и писать все, как есть, без всякой надежды быть напечатанными.
Но в какой подтекст можно уложить Указ Ельцина, который мы уже держим в руках?
…
На проводе — главный цензор Лениздата. Он, понятно, ничего не знает, потому что все в руках военных. Но цензор говорит, что опять вводится цензура, которая будет осуществляться по Закону о печати. Бред полный 1 Закон о печати отменил цензуру, а ГКЧП отменил законы. Главное, что мы понимаем, — запрещена порногарфия. Она обижает членов ГКЧП, которые уже ничего не могут. Сексбомбы чрезвычайно опысны для чрезвычайного положения.
…
Приходит Аверьянов, заместитель директора Лениздата, и требует, чтобы мы сняли российский флаг с козырька здания. Мы, конечно, гордо отказываемся. Тогда он приводит снизу милиционера (его через три дня снимут за конституционное несоответствие), и милиционер тоже говорит: «Снимайте флаг». Мы отказыаемся. Милиционер снимает флаг. Мы через час ставим его на место.
…
«Вечерка» плачет. «Наши» цензоры потребовали визы военной прокуратуры. Заместитель редактора Баранов едет к Лавруку, которого нет, потому что его рабочий день начинается с пяти вечера. В военном комитете Баранова отказываются пускать к начальству, который все решет. Якобы решает. И пока длится эта беготня, печатники «Вечерки» уходят домой — у них смена кончилась.
Решаем откатать побольше полос на талерах до печати тиража, которого, почти уверены, не будет — и станем расклеивать свои полосы на стенах, как листовки.
…
Главный штаб. Мы думали, он гудит, как Смольный в октябре 1917 года. Ничего подобного — тишина. Может, ученья проводят по гражданской обороне от невыпущенной демократической прессы? Батюшки, да они сами не знают, на каком они свете.
В предбаннике начальника военно-политического управления — руководители газет, телевидения и радио. Сейчас нам объяснят, что мы есть в условиях чрезвычайки. Мы уже знаем, что у них создан комитет по контролю за средствами массовой информации.
Генерал-майор Махрасенков опаздывает на полчаса — он был у Собчака, который уже прибыл в город и чего-то, по мнению Махрасенкова, недопонимает. Генерал ставит перед нами задачу:
- В общем, надо писать о том, что все идет своим чередом. Власть у ленсовета никто не берет, как управляли, так и управляют. Не разлагайте народ. Не подливайте воды в огонь (?!) Не будете выполнять (насчет воды, видимо) — арестуем тираж. При повторном случае — закроем газету.
Потом пунцовая тетенька рассказывает о том, что мы знали всю жизнь, за исключением последнего года:
Вопрос к генералу:
- Если законные органы власти как управляли, та и управляют, можем ли мы напечатать Указ Президента России и обращение Президиума Ленсовета?
- Нет, нет! — восклицает Махресенков.
…
- Нужно запереть цензоров в 620-м кабинете!
- Или выкрасть у них печать. Просто отобрать.
- надо идти к рабочим, договариваться с печатниками, объяснять им, что к чему, показать им указ Ельцина…
- Может, денег им дать?
- А сколько?
Так мы обсуждаем практические шаги к выпуску газеты.
….
Заместитель главного инженера типографии Ермаков подходит к нам в цехе уже после выступления Собчака по телевизору: «Смена» в курсе, что мы будем вас печатать только со штампом горлита?» Мы машем перед ним бумажкой, на котором отпечатан Указ Ельцина. Сам указ, отлитый в металле, уже стоит в полосе. Мы счастливы: сейчас наконец-то нас будут арестовывать.
…
Единственный военный во всем нашем доме — присланный из Штаба округа полковник, военный цензор. На указы Ельцина смотрит с неподдельным интересом: надо же, а я, к сожалению, это не читал. Почему-то в газетах не публиковалось…
- Как это может публиковаться, если вы нам эти указы из газет выкидываете?
Наши слова пропускаются мимо ушей.
Как всегда, выяснятся, что полковник — человек маленький. Звоним генерал-майору. Тот просит не разговаривать с ним на повышенных тонах. Выясняется, что и он тоже ничего об указах Ельцина не знает. И мечтает с ними ознакомиться. Полковник забирает документы и уезжает удовлетворять любопытство начальства. Но перед уходом аккуратно записывает наши имена, фамилии и места работы.
…
А наш юрист Яковлев орет: «От пяти до пятнадцати лет за пособничество государственным преступникам!»
Мы очухались: это не нас будут арестовывать и гноить в тюрьмах — это мы их будем арестовывать.
На набережной Фонтанки — пусто. Ну ни одного танка! Неужели за нами, самыми левыми и самыми скандальными, не прислали даже захудалого военного газика? Обидно, черт возьми! Никакого уважения со стороны новой аббревиатуры — ГКЧП. Значит, будут «брать» вечером, а пока, мол, тешьтесь, ребята. Ну и что? Мы сами можем перейти на «нелегалку»: вывозим из редакции компьюетеры, факсы, редакционную документацию. Кто-то, чтобы «не подставлять» читателей, начинает жечь их письма.
…
Сообщение: Ельцин арестован. Звонят из Белого Дома: мимо прошла колонна танков. Ельцина в Верховном Совете нет.
…
«Голоса» сообщают: Горбачев умер от инфаркта. Горбачев убит выстрелом в затылок. И что-то еще, не прибавляющее оптимизма.
…
Выйдем ли мы сегодня? (В смысле выйдет ли номер газеты «Смена»?)
…
Мы — внутри самого большого печатного центра города. Но что мы сможем сделать, если нам просто остановят ротационные машины? И Лениздат кажется таким большим-большим, а мы — такими маленькими-маленькими… Одного бы автоматчика хватило, чтобы нас всех арестовать и препроводить, куда следует. Хотя бы выставить на улицу. Но этот автоматчик все не идет и не идет.
…
Шок переживается, как заторможенность мозгов. Наконец, Балуев говорит: «Я бы хотел знать, идут ли сообщения этого… ГКЧП по ТАССу». Пулей наверх, на шестой этаж к нашим телетайпам. Идут! Мы начинаем работать — и сразу приходим в себя. Великая вещь — труд, а то были обезьяны-обезьянами.
Думаем: какую газету делать и делать ли ее вообще. Можно попытаться обмануть цензуру и вкладывать все в подтекст (опыта в этом смысле не занимать!). Можно идти ва-банк и писать все, как есть, без всякой надежды быть напечатанными.
Но в какой подтекст можно уложить Указ Ельцина, который мы уже держим в руках?
…
На проводе — главный цензор Лениздата. Он, понятно, ничего не знает, потому что все в руках военных. Но цензор говорит, что опять вводится цензура, которая будет осуществляться по Закону о печати. Бред полный 1 Закон о печати отменил цензуру, а ГКЧП отменил законы. Главное, что мы понимаем, — запрещена порногарфия. Она обижает членов ГКЧП, которые уже ничего не могут. Сексбомбы чрезвычайно опысны для чрезвычайного положения.
…
Приходит Аверьянов, заместитель директора Лениздата, и требует, чтобы мы сняли российский флаг с козырька здания. Мы, конечно, гордо отказываемся. Тогда он приводит снизу милиционера (его через три дня снимут за конституционное несоответствие), и милиционер тоже говорит: «Снимайте флаг». Мы отказыаемся. Милиционер снимает флаг. Мы через час ставим его на место.
…
«Вечерка» плачет. «Наши» цензоры потребовали визы военной прокуратуры. Заместитель редактора Баранов едет к Лавруку, которого нет, потому что его рабочий день начинается с пяти вечера. В военном комитете Баранова отказываются пускать к начальству, который все решет. Якобы решает. И пока длится эта беготня, печатники «Вечерки» уходят домой — у них смена кончилась.
Решаем откатать побольше полос на талерах до печати тиража, которого, почти уверены, не будет — и станем расклеивать свои полосы на стенах, как листовки.
…
Главный штаб. Мы думали, он гудит, как Смольный в октябре 1917 года. Ничего подобного — тишина. Может, ученья проводят по гражданской обороне от невыпущенной демократической прессы? Батюшки, да они сами не знают, на каком они свете.
В предбаннике начальника военно-политического управления — руководители газет, телевидения и радио. Сейчас нам объяснят, что мы есть в условиях чрезвычайки. Мы уже знаем, что у них создан комитет по контролю за средствами массовой информации.
Генерал-майор Махрасенков опаздывает на полчаса — он был у Собчака, который уже прибыл в город и чего-то, по мнению Махрасенкова, недопонимает. Генерал ставит перед нами задачу:
- В общем, надо писать о том, что все идет своим чередом. Власть у ленсовета никто не берет, как управляли, так и управляют. Не разлагайте народ. Не подливайте воды в огонь (?!) Не будете выполнять (насчет воды, видимо) — арестуем тираж. При повторном случае — закроем газету.
Потом пунцовая тетенька рассказывает о том, что мы знали всю жизнь, за исключением последнего года:
Вопрос к генералу:
- Если законные органы власти как управляли, та и управляют, можем ли мы напечатать Указ Президента России и обращение Президиума Ленсовета?
- Нет, нет! — восклицает Махресенков.
…
- Нужно запереть цензоров в 620-м кабинете!
- Или выкрасть у них печать. Просто отобрать.
- надо идти к рабочим, договариваться с печатниками, объяснять им, что к чему, показать им указ Ельцина…
- Может, денег им дать?
- А сколько?
Так мы обсуждаем практические шаги к выпуску газеты.
….
Заместитель главного инженера типографии Ермаков подходит к нам в цехе уже после выступления Собчака по телевизору: «Смена» в курсе, что мы будем вас печатать только со штампом горлита?» Мы машем перед ним бумажкой, на котором отпечатан Указ Ельцина. Сам указ, отлитый в металле, уже стоит в полосе. Мы счастливы: сейчас наконец-то нас будут арестовывать.
…
Единственный военный во всем нашем доме — присланный из Штаба округа полковник, военный цензор. На указы Ельцина смотрит с неподдельным интересом: надо же, а я, к сожалению, это не читал. Почему-то в газетах не публиковалось…
- Как это может публиковаться, если вы нам эти указы из газет выкидываете?
Наши слова пропускаются мимо ушей.
Как всегда, выяснятся, что полковник — человек маленький. Звоним генерал-майору. Тот просит не разговаривать с ним на повышенных тонах. Выясняется, что и он тоже ничего об указах Ельцина не знает. И мечтает с ними ознакомиться. Полковник забирает документы и уезжает удовлетворять любопытство начальства. Но перед уходом аккуратно записывает наши имена, фамилии и места работы.
…
А наш юрист Яковлев орет: «От пяти до пятнадцати лет за пособничество государственным преступникам!»
Мы очухались: это не нас будут арестовывать и гноить в тюрьмах — это мы их будем арестовывать.
 |
| Смена 14 августа 1990 года на Мариинской площади |
….
В цех прибыли депутаты во главе с председателем Ленсовета Беляевым (в белом костюме!), стали объяснять ситуацию, а Ермаков руками разводит: мол, без начальства не могу. Если бы сам Ельцин появился бы в этот момент в мехе, он все равно стал бы вызванивать своего начальника Иванова с дня рожденья жены.
После беседы Ермаков убегает от наших ребят и прячется у себя в кабинете.
Они — боятся. Они не знают, что будет ночью, кто одолеет.
…
Ждем Иванова. Тем временем полосы газеты готовы к матрицированию. Берем матрицировщика за руку. А он вообще ничего не знает. Он утром распоряжение получил печатать только со штампом горлита, и больше ничего не хочет слышать. Мы ему и говорим: мл, дурка ты, дерак, тебя начальники под расстрельную статью подставляют, и ты в тюрьму пойдешь ни за понюх табака. А он тогда и говорит: шли бы вы, мол… И доходчиво объясняет, куда.
…
Наши ребята совещаются с Ермаковым, появившимся Ивановым, Аверьяновым. Они читают Указы Ельцина.
- Да, это очень интересно, но мы будем выполнять распоряжения ГКЧП.
В эту минуту они не знают, что на столе у Собчака лежит подготовленный документ об их отстранении от должностей и аресте.
Им дается четверть часа.
…
Пока ребята стоят за дверью административного кабинета (граждане совещаются) в цехе депутат Егоров подходит к матрицировщику, подзывает двух сменовцев, сидящих на всякий случай в каптерке. Немая сцена. Все внимательно смотрят друг на друга.
- Я представляю здесь советскую власть, - говорит Егоров. – Будем работать или будем саботировать?
Мужик чешет затылок, берет свою телегу и едет за нашей полосой, еще металлической.
В этот момент ребятам объявляют царственное решение: сегодня «Смена» выйдет без горлита.
- Но посмотрим, что будет завтра в девять часов утра, - говорят нам на прощанье.
…
Вчера выпустили — сегодня вполне могут закрыть. Какой-то вариант у них наверняка в запасе есть.
Прикидываем полосы. Полчаса ругаемся насчет «шапки» на первой полосе. Стоим при этом почему-то на лестничной площадке. Некоторым хочется так прямо и написать; «Янаев, пошел к черту!» Аргументов нет, как нет и слов, которые хочется сказать. Накануне шапку не выклеивали из конспиративных соображений, теперь, когда обнаглели, хочется ругаться матом со знаменитой «восьмеркой». Наконец, рождается что-то мудрое про Нобелевскую премию мира: «Нобелевскую премию мира тому, кто остановит Янаева!» И на следующее утро после бессонной ночи штурма Белого Дома нас начинает по всем телефонам долбать идиот, требуя Нобелевскую премию в обмен на Янаева. Мы ему: везите Янаева, а он нам: деньги на бочку!
…
Ночью мы — в трех местах: в редакции, в Ленсовете, на срочно организованной явочной квартире.
Репина в кромешной тьме идет по перилам моста и кричит мужикам у баррикад:
- Я не женщина, я корреспондент, у меня аккредитация в Ленсовете.
Верочку Кричевскую гоним из редакции хором.
- Нет, - заливается она слезами. Я должна быть здесь! Знаете, что мне мама сказала? Она сказала: «А ты у меня спросилась?» И вы — тоже…
Уламываем, силой сажаем в машину (только что пришло сообщение, что начался штурм Белого Дома). Она утихает, когда мы записываем на автоответчик факса ее домашний телефон.
Всю ночь Вера работает. Всю ночь она — с нами. Держит связь с редакцией, с белым Домом, с радиостанцией «Балтика». Вы все слышали ее в ту ночь в свободном эфире.
Комментарий. Верочке Кричевской шестнадцать лет. Первого сентября она сядет за школьную парту. Илья Кричевский, погибший в ту трагическую ночь в Москве — ее родственник. Правда, она видела его всего один раз в жизни.
…
В середине дня поступает информация, что путчисты летят в Семипалатинск на атомный командный пункт и оттуда начнут диктовать условия не только нам, но и миру. Мысли о цензуре, тюрьме и ссылке больше не беспокоят, мы начинаем сумрачно ждать конца света.
…
Версия вторая: летят в Китай. Испугались, сбежали.
Но приземляются они в Крыму и дают нам возможность поставить нормальный заголовок «Хунта улетела на юг».
…
И тут по коридорам разносится вой:
- Гоша разговаривает с президентом!
И мы понимаем, что если бы своими ушами не слышали по радио треск телефонных трубок, то ни за что не поверили бы нашему московскому герою. У него, как и у нас, — море непроверенной информации. Она идет по всем открытым каналам и похожа на поток свихнувшегося сознания. ТАСС вместо информации распечатывает на всю страну текст своего оправдания: мол, не было бы в кабинете директора вооруженных людей, не было бы и путча.
….
Ночь. Вернее, пять часов утра. Кабинет главного редактора. Каждые пять минут звонит телефон. Наши ребята сообщают новости.
- Танковая колонна идет к Ленинграду.
- Танковая колонна идет от Ленинграда. Все солдаты пьяные. Но с полной боевой выкладкой.
- Колонна бронетехники движется к городу. Солдаты пьяные. На машинах — девицы. Три машины упали в кювет.
Говорят, что наши Горшков и Несвижский поехали искать танки. Пытаемся анализировать военную обстановку, но общий безудержный хохот заглушает все слова.
Делаем неутешительный вывод, что это Горшков и Несвижский гоняют под городом пьяные танки и все не могут догнать.
…
Мы еще выпьем, конечно. Но пока печатается первый тираж.
В цех прибыли депутаты во главе с председателем Ленсовета Беляевым (в белом костюме!), стали объяснять ситуацию, а Ермаков руками разводит: мол, без начальства не могу. Если бы сам Ельцин появился бы в этот момент в мехе, он все равно стал бы вызванивать своего начальника Иванова с дня рожденья жены.
После беседы Ермаков убегает от наших ребят и прячется у себя в кабинете.
Они — боятся. Они не знают, что будет ночью, кто одолеет.
…
Ждем Иванова. Тем временем полосы газеты готовы к матрицированию. Берем матрицировщика за руку. А он вообще ничего не знает. Он утром распоряжение получил печатать только со штампом горлита, и больше ничего не хочет слышать. Мы ему и говорим: мл, дурка ты, дерак, тебя начальники под расстрельную статью подставляют, и ты в тюрьму пойдешь ни за понюх табака. А он тогда и говорит: шли бы вы, мол… И доходчиво объясняет, куда.
…
Наши ребята совещаются с Ермаковым, появившимся Ивановым, Аверьяновым. Они читают Указы Ельцина.
- Да, это очень интересно, но мы будем выполнять распоряжения ГКЧП.
В эту минуту они не знают, что на столе у Собчака лежит подготовленный документ об их отстранении от должностей и аресте.
Им дается четверть часа.
…
Пока ребята стоят за дверью административного кабинета (граждане совещаются) в цехе депутат Егоров подходит к матрицировщику, подзывает двух сменовцев, сидящих на всякий случай в каптерке. Немая сцена. Все внимательно смотрят друг на друга.
- Я представляю здесь советскую власть, - говорит Егоров. – Будем работать или будем саботировать?
Мужик чешет затылок, берет свою телегу и едет за нашей полосой, еще металлической.
В этот момент ребятам объявляют царственное решение: сегодня «Смена» выйдет без горлита.
- Но посмотрим, что будет завтра в девять часов утра, - говорят нам на прощанье.
…
Вчера выпустили — сегодня вполне могут закрыть. Какой-то вариант у них наверняка в запасе есть.
Прикидываем полосы. Полчаса ругаемся насчет «шапки» на первой полосе. Стоим при этом почему-то на лестничной площадке. Некоторым хочется так прямо и написать; «Янаев, пошел к черту!» Аргументов нет, как нет и слов, которые хочется сказать. Накануне шапку не выклеивали из конспиративных соображений, теперь, когда обнаглели, хочется ругаться матом со знаменитой «восьмеркой». Наконец, рождается что-то мудрое про Нобелевскую премию мира: «Нобелевскую премию мира тому, кто остановит Янаева!» И на следующее утро после бессонной ночи штурма Белого Дома нас начинает по всем телефонам долбать идиот, требуя Нобелевскую премию в обмен на Янаева. Мы ему: везите Янаева, а он нам: деньги на бочку!
…
Ночью мы — в трех местах: в редакции, в Ленсовете, на срочно организованной явочной квартире.
Репина в кромешной тьме идет по перилам моста и кричит мужикам у баррикад:
- Я не женщина, я корреспондент, у меня аккредитация в Ленсовете.
Верочку Кричевскую гоним из редакции хором.
- Нет, - заливается она слезами. Я должна быть здесь! Знаете, что мне мама сказала? Она сказала: «А ты у меня спросилась?» И вы — тоже…
Уламываем, силой сажаем в машину (только что пришло сообщение, что начался штурм Белого Дома). Она утихает, когда мы записываем на автоответчик факса ее домашний телефон.
Всю ночь Вера работает. Всю ночь она — с нами. Держит связь с редакцией, с белым Домом, с радиостанцией «Балтика». Вы все слышали ее в ту ночь в свободном эфире.
Комментарий. Верочке Кричевской шестнадцать лет. Первого сентября она сядет за школьную парту. Илья Кричевский, погибший в ту трагическую ночь в Москве — ее родственник. Правда, она видела его всего один раз в жизни.
…
В середине дня поступает информация, что путчисты летят в Семипалатинск на атомный командный пункт и оттуда начнут диктовать условия не только нам, но и миру. Мысли о цензуре, тюрьме и ссылке больше не беспокоят, мы начинаем сумрачно ждать конца света.
…
Версия вторая: летят в Китай. Испугались, сбежали.
Но приземляются они в Крыму и дают нам возможность поставить нормальный заголовок «Хунта улетела на юг».
…
И тут по коридорам разносится вой:
- Гоша разговаривает с президентом!
И мы понимаем, что если бы своими ушами не слышали по радио треск телефонных трубок, то ни за что не поверили бы нашему московскому герою. У него, как и у нас, — море непроверенной информации. Она идет по всем открытым каналам и похожа на поток свихнувшегося сознания. ТАСС вместо информации распечатывает на всю страну текст своего оправдания: мол, не было бы в кабинете директора вооруженных людей, не было бы и путча.
….
Ночь. Вернее, пять часов утра. Кабинет главного редактора. Каждые пять минут звонит телефон. Наши ребята сообщают новости.
- Танковая колонна идет к Ленинграду.
- Танковая колонна идет от Ленинграда. Все солдаты пьяные. Но с полной боевой выкладкой.
- Колонна бронетехники движется к городу. Солдаты пьяные. На машинах — девицы. Три машины упали в кювет.
Говорят, что наши Горшков и Несвижский поехали искать танки. Пытаемся анализировать военную обстановку, но общий безудержный хохот заглушает все слова.
Делаем неутешительный вывод, что это Горшков и Несвижский гоняют под городом пьяные танки и все не могут догнать.
…
Мы еще выпьем, конечно. Но пока печатается первый тираж.
 |
| На встрече с читателями в ДК им. Горького |
,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,
Путч 19 августа 1991 года, в том числе и для нас, сменовцев, был тем, о чем незадолго до этого пел Виктор Цой:
Путч 19 августа 1991 года, в том числе и для нас, сменовцев, был тем, о чем незадолго до этого пел Виктор Цой:
Мама — Анархия,
Папа — стакан портвейна…
Папа — стакан портвейна…
19.08.2010
Комментариев нет:
Отправить комментарий