Севастополь останется русским!

https://www.youtube.com/watch?v=F1XmlQN-cA0

В последние годы все, что делает Александр Моисеевич Городницкий, особенно ложится на душу. Сегодня я публикую его рассказ о том, как была создана эта песня и как она впервые была исполнена — в Севастополе, в 2007 году. (Интервью опубликовано в в 2008 году в связи с юбиляром автора).

- Эта песня родилась буквально за пару часов, - рассказывает Александр Моисеевич, - так иногда бывает. Я приехал на очередной фестиваль «Балаклавские каникулы», где мне предстояло выступать в роли старика Державина. Мой друг Андрей Соболев, главный редактор «Севастопольской газеты», вез меня из Симферопольского аэропорта и по дороге рассказывал о нынешней крымской жизни. Я - человек эмоциональный, имею обыкновение доверять друзьям, тем более, когда их слова совпадают с другими источниками, а тут еще наложился «эффект места». Рассказ Андрея меня очень сильно и очень неприятно зацепил, и я распереживался не столько за весь Крым, сколько за Севастополь. Город, обретенный и дважды омытый русской, российской кровью. Говорят, согласно договору, по которому он отходил Российской Империи, последняя не имела права передавать его третьей стране. Не знаю - не проверял, да и дело не в этом. Дело - в душе этого города, в тех, кто его дважды защищал, оставлял его и в него возвращался. В судьбах тех, кто теперь там живет, не хочет его покидать, не хочет отрекаться от своего языка и своей истории.



Да, так вышло, что двое не самых умных наших руководителей в разное время не в добрый час решили их судьбу. Один, сперва плясавший перед Сталиным гопака, а потом этого же Сталина развенчавший, взял да и отдал Крым Украине. Ему, думавшему, что уже мое поколение будет жить при коммунизме, и в голову не могло прийти, что не будет не только коммунизма, но и СССР. Второй то ли испугался, что Кравчук не подпишет договор о распаде Союза, то ли просто забыл о такой мелочи, как полуостров. В результате Россия не только потеряла важнейший во многих отношениях регион. Пострадало множество людей, по факту оказавшихся в чужой стране. Разумеется, так было не только с Крымом - проведенные кое-как внутрисоветские границы при распаде страны аукнулись множеством трагедий.

Увы, нынешние национальные лидеры обладают весьма избирательной памятью. Обвиняя во всех смертных грехах советский режим, отрицая то, что делалось в советские времена, они мертвой хваткой держатся за то, что им выгодно. В частности, за подаренный генсеком Крым и прежде всего Севастополь, который никогда не был украинским. Мне стало обидно, а вечером появилась песня.

Пахнет дымом от павших знамен, 
Мало проку от битвы жестокой. 
Сдан последний вчера бастион, 
И вступают враги в Севастополь. 
И израненный молвит солдат, 
Спотыкаясь на каменном спуске: 
- Этот город вернется назад - 
Севастополь останется русским! 
Над кормою приспущенный флаг, 
В небе мессеров хищные стаи. 
Вдаль уходит последний моряк, 
Корабельную бухту оставив, 
И твердит он, смотря на закат, 
И на берег покинутый, узкий: 
- Этот город вернется назад - 
Севастополь останется русским! 
Что сулит наступающий год? 
Снова небо туманное мглисто. 
Я ступаю в последний вельбот, 
Покидающий Графскую пристань, 
И шепчу я, прищурив глаза, 
Не скрывая непрошеной грусти: 
- Этот город вернется назад - 
Севастополь останется русским! 

Есть в Севастополе такое место - мыс Хрустальный, где стоит огромный бетонный памятник последним защитникам города. Смертельно раненого матроса поддерживает красноармеец. Именно там состоялся заключительный концерт фестиваля. Под вечерним открытым небом собралось более тысячи зрителей. Я подошел к Андрею и сказал: так, мол, и так, написал песенку, но не уверен, что ее надо петь, потому что у тебя могут быть проблемы. Посмотри.

Он посмотрел и сказал, что надо спеть. Обязательно.

Вы знаете, что запись концерта пошла «гулять» по интернету? Впечатляющее зрелище. Дело не только в песне, дело в реакции зрителей, хотя зрителями подпевавших вам людей назвать трудно, они кажутся едва ли не более сопричастными. 

- Я начал петь. Сергей Никитин подыгрывал мне на гитаре в луче прожектора. Когда впервые прозвучало «Севастополь останется русским», по площади пошел гул, люди стали подпевать. И с каждым рефреном все громче, все слаженней. Эта песня имела какое-то взрывное действие. Потом незнакомые люди, плачущие женщины, жали руки, спрашивали, как я такое смог. Если честно, я сам уже был не рад, но было поздно - песня уже ушла.

- Тем не менее, на концертах вы ее поете. 

- Все время идут записки с просьбами, где бы я ни выступал – в Екатеринбурге, Омске, Нижнем. Зал на эту песню встает. Кстати, когда мне опять начнут объяснять что Россия - антисемитская страна, я этому не поверю. Никогда. Потому что на концертах в русской глубинке мне заказывают две песни - «Рахиль» и «Севастополь останется русским». Абсолютно, казалось бы, разные, но имеющие одинаковое, правильное, на мой взгляд, отношение к стране, в которой мы родились и живем. Мое видение совпадает с видением аудитории, и я от этого счастлив на старости лет, потому что вижу, что не зря родился и жил в этой стране.

Кстати, об «этой стране». В ваших устах это словосочетание звучит не так, как в устах многих представителей творческой интеллигенции, вкладывающих в него презрение и желание дистанцироваться. Отчего-то считается, что гуманистические взгляды с любовью к «этой стране» не сочетаются и уж тем более не сочетаются с имперским мышлением, а у вас это как-то получается. Во всяком случае «имперских» стихов у Вас вряд ли меньше, чем «общечеловеческих». 

- Ничего удивительного здесь нет. Я здесь родился, жил, что-то все-таки сделал и продолжаю делать. Я здесь хочу умереть, не то чтобы завтра, но здесь. Уезжать не хочу и не уеду. И еще, я хочу, чтобы Россия, наконец, стала счастливой, даже если сам я этого не дождусь.

Сегодня мне звонили с «Радио России», спрашивали для прямого эфира, чего бы я желал. Я ответил, что желал бы увидеть свет в конце тоннеля. Они спросили: «Что, разве сейчас света нет?». «Нет, - ответил я, - но есть надежда на него».

Не знаю, пошло это в эфир или нет, но я сказал, что думаю. Я хочу, чтобы мой народ, люди, которых я считаю своими соотечественниками, стали счастливы и спокойны за свое будущее. И чтобы не делали многое из того, что делают сейчас.

Тогда еще один вопрос о «противоречивом Городницком». Вы – ученый с мировым именем и при этом, никуда от этого не денешься, живой классик. 

- Я не могу говорить про себя, что я ученый или я - поэт. Я занимаюсь наукой и пишу стихи, а об остальном судить научной общественности и читателям и слушателям. Самое печальное, если ученые будут числить меня поэтом, а поэты – ученым.

Насколько мне известно, с вами случилось то же, что с Бородиным, которому химики пеняли за пристрастие к отвлекавшей от дела музыке, а музыканты - к химии. 

- А вот это хороший вариант. Кстати, Бородин сыграл в моей жизни особую роль. Первым спектаклем, который я увидел в восстановленном Мариинском театре после Блокады и эвакуации, был «Князь Игорь». С него для меня началась мирная жизнь. «Князь Игорь» до сих пор остается моей любимой оперой, хотя не могу сказать, что люблю оперу как таковую. Скорее, симфоническую музыку.

Александр Моисеевич, когда вы говорили о надежде на свет в конце тоннеля, вы какой тоннель имели в виду - «научный», «культурный» или абстрактный, общероссийский?

- Наверное, все сразу. Научный тоннель, кстати говоря, связан не столько с самой наукой, сколько с ее организацией, и здесь до света далеко.

Положение российской науки, особенно фундаментальной, бедственное, я об этом говорил и говорю всюду. Ситуация, когда доктор наук, профессор и завлаб вроде меня получает 10 тысяч рублей, кандидаты - 5 или 6, а тетушка, стоящая на проверке в метро, получает больше, иначе, чем геноцидом науки не назовешь. Поймите, я не против того, чтобы тетушка получала много, но нельзя же кричать о величии Отечества и при этом гробить то, из чего это величие вырастает. Мне исполнилось 75 лет. Средний возраст члена ученого совета в нашем институте - 60–65 лет. Молодежь уходит из науки в бизнес или уезжает, увозя наше будущее в силиконовые долины. Мы теряем научные школы, а научный флот уже практически потеряли. Ломоносов, Менделеев, Капица были основой державы не в меньшей степени, чем танки и ракеты, которые, к слову сказать, тоже придумали ученые. Если так и дальше пойдет, мы лет через десять-пятнадцать окажемся на положении колониальной страны, качающей нефть, пока она не кончится. В таких условиях ни о каких нанотехнологиях и разговора быть не может, для них нужна мозговая инфраструктура. Собственная.

Кстати, чем оборачивается уничтожение науки даже в самой цивилизованной стране и как трудно восстановить утраченное, видно на примере Германии. Гитлер разогнал, а по сути, уничтожил немецкую фундаментальную науку, и она не оправилась по сию пору. Научные школы не создаются за пять или десять лет. Должно смениться 2-3 поколения ученых, только тогда это даст плоды. Я не хочу трогать наших академиков, многие из которых озабочены лишь тем, как комфортно провести остаток жизни, но хотелось бы, чтобы государство, наконец, опомнилось. С «Перестройки», когда пошел распад, прошло больше десяти лет, я очень боюсь, что процесс станет необратимым.

А что вы скажете о тоннеле «культурном»? 

- Культурные проблемы не менее актуальны, чем проблемы экономические и политические. Каждый говорит о том, что ему ближе. Я с большой тревогой наблюдаю за разрушением песенной культуры, сохранявшейся в России на протяжении столетий. В Советском Союзе, что бы кто ни говорил, была высочайшая песенная культура. Даже официальная. Достаточно вспомнить «Враги сожгли родную хату», «Темную ночь», «Надежду». Теперь песенное пространство заполоняет так называемый «русский шансон», хотя я не вижу в этом явлении ни шансона, ни русского.

Ну что в нем русского, кроме неформальной лексики, да и та, если верить ряду версий, заимствована из татарского языка. Я жил на Крайнем Севере долгие годы. И сквозь тайгу шел, и спирт пил, и за карабин хватался, в частности, при встрече с уголовниками, которые решили нашу партию «навестить». Но я не понимаю и не желаю понимать романтику блатной жизни. Я на стороне не того, кто крадет и грабит, а тех, у кого крадут. К тому же «блатнятина» в подавляющем большинстве совмещает человеческую убогость с убогостью и пошлостью текстов, музыки и исполнения.

Почему 150 миллионов нормальных людей должны ежедневно слушать про переживания того, кто к ним лезет в карман? Мы что, в зоне живем?

Я понимаю, что все старики брюзжат. И я не исключение, но мне кажется, что позитивное начало необходимо. Творчество не может сползать к банальному источнику личного обогащения, популярности, успеха любой ценой.

Вы имеете в виду что-то конкретное? 

- Неумение щадить других и непонимание, что в этом плохого. Недавно меня пригласили принять участие в фильме, посвященном блокадным детям. И идея хорошая и нужная, и результат, как мне кажется, вышел достойным, но при этом я чуть не заработал сердечный приступ. Съемки проходили в музее истории Санкт-Петербурга. Там есть комната, имитирующая типичную блокадную обстановку - репродуктор-«тарелка» на стене, заклеенные крест-накрест полосками бумаги окна, буржуйка. Все, как было в нашем доме. Меня туда привели, сказали, что сейчас придут с камерой и вышли, оставив меня одного. Неожиданно громко зазвучал сигнал воздушной тревоги, и забытый за долгие годы голос закричал: «Воздушная тревога, воздушная тревога!». Со мной случилась настоящая истерика, настолько все это въелось в душу, что прошедших шестидесяти с лишним лет как не бывало. Я как-то сжался весь, прирос к месту, по лицу покатился пот, я минут десять не мог разговаривать, а они все это, как оказалось, снимали скрытой камерой. И это потом вошло в фильм. Осадок остался неприятный, и дело даже не в том, что над пожилыми людьми так экспериментировать опасно. Дело в самом подходе к чужим чувствам. Было нужно для фильма – сделали и глазом не моргнули.

Но ведь бывает и по-другому... 

- Безусловно. Недавно приезжал ко мне из города Наро-Фоминска симпатичный молодой человек Дима с серьгой в ухе. Оказалось, он руководит музыкальной группой, которая называется «Дом ветров». Они играют хард-рок и собирают и исполняют морские песни, среди которых «Моряк, покрепче вяжи узлы». Я написал эту песню в далеком 63 году в Гибралтарском проливе на борту тогда еще военного парусника «Крузенштерн». Ребята довольно долго считали эту песню народной, а узнав, кто автор, - разыскали меня. Требовалось мое согласие на безвозмездное исполнение песни, включение в альбом и так далее, каковое я с удовольствием и подписал.

Мне приятно, когда люди другого поколения, другой песенной культуры интересуются моими песнями. Поют их, переделывают…

Значит, песня жива, и слава богу...

Да, я слышала, что вы очень лояльно относитесь даже к пародиям. 

- Какие-то пародии пишут постоянно. Недавно на Чистых прудах Марш несогласных разогнали. Я об этом ничего не знал, пока в интернете не наткнулся на «А на Чистых Прудах взвод ОМОНа идет, избивая вагоновожатых…»

Значит, песня жива и слава богу, хотя лучше бы пародия была посвящена чему-то более жизнеутверждающему.

Кстати, об интернете. Его обитатели, в том числе и очень молодые, часто подписываются цитатами из ваших песен, не зная, чьи они. Вас это не огорчает? 

- Нет. Это лучше всего для автора, когда строки помнят, а чьи они - нет.

Источник