Люди больше не нуждаются в журналистике

Первую премию имени Владислава Листьева получил Леонид Парфенов. И сказал слова (видимо, очень смелые), вызвавшие шквал комментариев: «Молодца! Ай да сказал!..» Вот что сказал Леонид Парфенов:

Он сказал, что на телевидении не существует свободы слова. Ее не существует в обществе, причем очень давно.

Соглашусь с коллегой (Парфеновым), что журналистика больше не нужна людям. В отличие от долгой истории отечественной журналистики, когда она была — нужна, востребована, и не прочитать какой-то важной статьи в «Литературке», «Комсомолке» или даже в «Правде» было неприлично. Я имею в виду статьи, а не официоз, который пролистывался как неизбежное зло. Но зато на 3-4-5-6 и т.д. страницах были материалы и об экономике, и о науке, и об искусстве — талантливые, неоднозначные, заставлявшие думать. Во всех газетах публиковались очерки о людях, тоже талантливых и неоднозначных.

Нас, молодых журналистов, в начале 1970-х годов учили на семинарах: хотите написать о человеке, ищите конфликт. Конфликт с начальником, с профессиональной средой, в личной жизни, только через конфликт можно показать человека ярко и полностью. Не все герои шли на разговор о конфликтах, но многие — шли, говорили откровенно, запальчиво, не боялись — для себя, в очередной раз выглядеть «неправильными». И был всегда каверзный вопрос к журналисту: «А вы сможете это напечатать?» Ответ был: «Постараюсь». И — старались, и печатали, доказывая в райкомах, горкомах и прочих организациях право героя на существование в газете. Потому что было золотое правило жизни в социуме: «Чего стесняться в родном Отечестве?» Было понятно: если мы сами о себе не будем говорить честно, то грош цена и газетам, и журналистике, да и райкомам с горкомами вместе взятыми.
Первый конфликт в газете с моим материалом, когда зам. редактора сказал «Этот материал печатать нельзя», произошел в 1994 году (а я работала в журналистике с 1973). Материал был посвящен теме неплатежей в отдельно взятом субъекте Федерации. Тогда в каждом субъекте была создана комиссия по неплатежам, отчеты которых спустили в унитаз. И напечатан об этом был один материал в «Коммерсанте», который был тогда не газетой А2, а цветным журнальчиком А4.
Как профессиональный журналист, хотя и давно не работающий в профессии, я обращаю внимание на то, что читают люди в метро. В 90-е годы ничего не читали. Потом постепенно привычка шуршать газеткой возобладала. Читают (изучают) газеты сканвордов и анекдотов — аналог массовых телешоу на телевидении. Читают «Комсомолку» — газета сумела стать желтой, сохранив свою сакральную сердцевину. Читают «Коммерсантъ». В метро — мало, но эту газету выписывают и домой, и в офисы. Единственная профессиональная наша газета, правда, адресованная весьма узкому кругу читателей. А больше всего в метро читают «Спорт-Экспресс»…
Почему раньше читали газеты? К вопросу об истории отечественной журналистике. Читали, чтобы знать: у тебя, живущего черт знает где, есть единомышленники-журналисты. Они пишут о том, о чем у тебя болит душа. Их знали по именам, начиная с Михаила Кольцова. Валерий и Анатолий Аграновские. Татьяна Тэсс. Юрий Рост. Ольга Чайковская. Отльга Кучкина. Евгений Богарт, Василий Песков, Ярослав Голованов… Никакая советская власть писать им правду не мешала. Да, были закрытые темы. Невозможно было взять и написать очерк, исследование или эссе о Солженицыне, упомянуть Даниэля или Синявского, поставить критику на секретаря обкома в газете ниже «Правды» или «Известий». На критику прессы должностные лица должны были отвечать в десятидневный срок, и рубрика «Газета выступила. Что сделано» была мерой достоинства каждой газеты. Теперь любой негодяй за очень большие деньги может отсудить у любой газеты свое «доброе» имя. И кому нужна такая журналистика?
Закон о печати исполняется? Что-то не было исков по этому поводу. Крику когда-то было много, а дела — никакого.
Впрочем, не буду брюзжать. Жизнь такова, какова она есть, и больше никакова.
Отечественная журналистика вернется, слишком глубокие у нее корни в нашей истории. Вернется в другой форме: не как при царе-батюшке и не как при Советах. Как вернется — в какой-то форме — плановая экономика. Весь мир после Второй мировой войны стал применять наши элементы плановой экономики, а мы взяли и выкинули ее на помойку. Идиоты! Теперь будем стратегически планировать развитие каждой школы. А экономики? Только Газпром, благодаря усилиям Черномырдина, стал государственной корпорацией, которую бережно, осторожно выводили на внешние рынки. А такими корпорациями могли и должны были стать большинство наших предприятий! В том числе и сельскохозяйственных. Чем Кировский завод или Электросила, ЛОМО не государственные корпорации? Им никто не помог выходить на внешний рынок, и большинство наших заслуженно прославленных промышленных предприятий просто погибли. Теперь будем готовиться к чемпионату мира по футболу — авось хоть временные рабочие места появятся. У нас нет экономики. У нас! Нет! Экономики! Это так мучительно стыдно, что просто смешно говорить о свободе слова — благополучному Леониду Парфенову в черном фраке. Он не знает, что такое потерять работу навсегда.

БОЛОТО

Моя страна под гнетом дураков.
Куда бежать, в какие коридоры?
И хочется картошки и грибов,
А не стыда вселенского позора.

Душистый чай, тягучий сладкий мед —
Как памятливо солнечное детство!..
По разоренным деревням бредет
Скупая тень великого наследства.

Страдают и гадают мудрецы:
Как жить народу по уму и силе?
Не обновить просевшие венцы,
Больным губам не прошептать «Россия…»

«Товарищ, верь…» Могучие сыны
В могилах спят. Полынь и пепелище.
А над землей еще летают сны,
Еще полями чистый ветер свищет.

Засыпаны колодец и родник.
Глотка воды надежда не предложит.
Хотя бы храм, хотя бы светлый лик!
Куда ни глянь — все рожи, рожи, рожи.

И дураков невыносимый гнет.
Скрипят пустые ржавые ворота,
Гниют грибы, сочится ядом мед,
Отравлено последнее болото.
1989