Такого театрального впечатления не хватало лет двадцать

 

А что мы помним про Первую мировую войну? У нас она кончилась революцией 1917 года. Однако, кроме фразы-восклицания «Эрцгерцога убили!» так сразу ничего и не припомнишь. А когда Гашека в последний раз в руках держали? Ой, давненько… А Швейк… он, в общем, какой-то маленький и смешной. В военной кепке. Откуда известно? Иллюстрации такие были в полном собрании сочинений Гашека. Как сейчас помню.

Вооруженная такими «умными» размышлениями, иду в театр. В надежде. Что в театре что-то куда-то сдвинулось. Долгие годы ходить туда было невозможно. За свои деньги искупаться еще в одном дерьме — увольте.

Театральный кластер

И вот 13-я линия Васильевского Острова. Двухэтажный, как ныне говорят, — культурный кластер «Театральная долина». Маска. Каким-то приборчиком (он, наверное, микробы пересчитывает) проверяют руки. «Проходите, пожалуйста, наверх…» Лестница — почти что мраморная. Наверху ну совсем (вспомнила слово!) — анфилада маленьких зальчиков. Живопись на стенах. Бронзовый (или, может, почти бронзовый) декор. Узкие зеркала. Пол — чуть ли не мраморный. Полированный, сверкает. Не упасть бы.

И зал. Такой видела в «Кукфо» у Лизы Богословской. Небольшой, мест 50-70. Удобные стулья. Два больших зеркала на стенах справа и слева, в которых видно — подробно, близко — артиста и мизансцену.

 

Про сценографию — отдельно

Обстановка домашняя. Столы, посуда, вешалка, одежда… И в то же время — праздничная, обстановка-то, какой-то домашний капустник: рядом с героем трое музыкантов, которые будут перевоплощаться в надзирателей, врачей и санитаров сумасшедшего дома, в других людей — как говорится, «по ходу пьесы». Музыканты отличные. Тут уж ничего не скажешь: мы попали в настоящий театр. К постановке претензий никаких. Наоборот, возникает желание вникнуть, заценить, отдельно подумать про сценографию, про декорации, про организацию сценического пространства.

Все ладно, все устраивает мое зрительское нутро.  

 

Я снова зритель!

Меня пригласили. Пустили совершенно бесплатно. Человек исполняет главную роль. Правда, мы знакомы опосредованно, но у нас есть одно общее пристрастие: театр Зиновия Яковлевича Корогодского. Мы в разные годы и по-разному выросли у Корогодского. Сергей Мардарь стал актером и проживает свою жизнь в театре и кино, а я… увы!

 

Авансцены голый разворот,

Душ чужих спокойный повелитель!

Я давно — всего лишь только зритель

С номерком в подвальный гардероб.

 

Но и зритель — это тоже немало. Никакой театр без зрителя не существует. Театр — это взаимодействие актеров и зрителей. Так нас научил Корогодский, и это — правда.

 Знаем, куда ходить

Сюда, в «Театральную долину» зритель пришел элитарный. Ручной выделки. Эти люди, которых не сильно много, в нашей более чем гнусной жизни нашли и выбрали театр. Нашли и выбрали. Куда ходить в Петербурге, их надо спрашивать.

Рядом со мной муж с женой. У нее на коленях — букет цветов. Они знают, как ведут себя в театре, как актеры выходят на поклон, когда им можно преподнести букет.

Они пришли с букетом, потому что знают: захочется актеров поблагодарить. Так принято. Это — нормально.

Передо мной — юноша и девушка. Может быть, женаты, может нет, неважно. Как они расслаблено, с удовольствием, в предвкушении ждут начала спектакля, и когда он начинается, уходят туда всем своим существом, с наслаждением принимая игру актеров, легко, с благодарностью хохоча над самым-самым.

 На сцене — Швейк

А на сцене-то — Швейк. И одновременно мой знакомый артист Сергей Мардарь. Про то, что он Мардарь, забывается очень быстро. Остается Швейк. И еще — эпоха. Начало ХХ века, Первая мировая война, Австро-Венгрия. Очень домашняя, очень обыкновенная, где, оказывается, никто воевать-то не хотел, тем более с нами, русскими, братьями-славянами.

Это я потом узнала. А сначала удивилась, почему это Швейк пляшет чуть ли кадриль русскую? А просто австрияки воевали с русскими и даже сдавались им в плен. Как, например, автор «Швейка» Ярослав Гашек.

Музыка спектакля, где народные мотивы переплетены с сердечными оркестровыми мелодиями, а они, в свою очередь, превращаются в сигнальные звуки, характерные для войны, команды командиров или консилиума врачей, — не фон, а коллективное действующее лицо. Музыка создает атмосферу включенности единственного персонажа в общий ход мировых событий.

В отличие от соотечественников Швейк рвался на войну со страшной силой. Но его почему-то постоянно останавливали: то в сумасшедший дом отправят, то в тюрьму. И ему приходилось как-то существовать в тех обстоятельствах, которые предлагала жизнь. Хотя заниматься, на самом деле, он хотел только одним — выращивать и продавать собак, делая им родословную.

 Неожиданное недоумение

Это что касается «биографии» Швейка. Она складывается в голове постепенно. И вообще-то не становится таким уж интересным обстоятельством. Даже обстоятельствамИ — в сумме, как бы делающими биографию.

Гораздо интереснее — персонаж. Он на сцене один с музыкальным сопровождением. И когда на него смотришь — война, не война, Австро-Венгрия, другие привходящие обстоятельства — все куда-то отъезжает.

Вот человек. Его почему-то с самого начала жалко. Он чего-то хочет, стремится, проявляет полную готовность, а у него не получается. Неудачник. Но очень симпатичный. Потому что искренний. Он не врет и ничего не придумывает. И главное его состояние не злость, как можно было бы подумать, а совершенно неожиданное недоумение. Как же так? Хорошо, я объясню еще раз.

Но и это как-то постепенно меркнет и становится фоном. Фоном для существования актера на сцене.

 А вот. Делать такОООе лицо…

Во-первых, он делает спектакль: переставляет реквизит, меняет мизансцены, отыгрывает своих партнеров, следит за тем, чтобы не ронялся темпо-ритм действия. То есть актер делает на публике работу помощника режиссера. И все это точно, ничего не перепутав и не уронив. Если что-то падает — значит, так надо для действия. Если бы только это одно, он уже заработал бы какую-нибудь грамоту «За усердие».

Но это усердие в его сценической жизни как раз не главное.

(Пишу «главное» — «не главное», опять «главное» — «не главное», так где же оно, наконец, главное?!)

А вот. Пластика. Надо так наклоняться, с вывертом поворачиваясь, загибая куда-то шею (при этом продолжая говорить монолог), вот так двигать руками, такИИИм углом поднимать ноги, делать такОООе лицо, продолжая от начала до конца кипеть праведным негодованием. На это можно смотреть бесконечно, периодически закатываясь от хохота, утирая слезы, текущие по лицу, и нашаривая в кармане платок, чтобы высморкаться.

Гашек написал очень смешную штуку про Швейка. Сами посмотрите:

 - Иисус Мария! — вскричал Швейк.— Вот-те на! А где это с господином эрцгерцогом приключилось?- В Сараеве его укокошили, сударь. Из револьвера. Ехал он со своей эрцгерцогиней в автомобиле...- Скажите на милость, пани Мюллерова, в автомобиле! Конечно, такой барин может себе это позволить. А наверно, и не подумал, что автомобильные поездки могут так плохо кончиться. Да еще в Сараеве! Сараево это в Боснии, пани Мюллерова... А подстроили это, видать, турки. Нечего нам было отнимать у них Боснию и Герцеговину... Вот какие дела, пани Мюллерова. Эрцгерцог, значит, приказал долго жить. Долго мучился?

 И мой знакомый актер Сергей Мардарь делает этот юмор — блистательным.

 А вам — хватает?

Потом хочется как-то обозначить жанр, место спектакля в театральной жизни города, страны, мира (нужное зачеркнуть/вписать)… А зачем?

Есть спектакль. Его можно посмотреть. И получить то театральное впечатление, которого так не хватало. Ну, лет двадцать, не меньше, не хватало.