15 февраля 2011 г.

Прогулки с Пушкиным

45 лет назад в Москве состоялся суд над двумя писателями — Андреем Синявским и Юлием Даниэлем. Их судили за то, что они передавали на Запад свои произведения, непохожие на официальную советскую литературу и заведомо не подлежащие публикации в СССР.
Тот год был 1966-м от Рождества Христова. Для меня он начался в больнице, а в первых числах марта соседка по палате, семидесятилетняя моя «подружка» сказала, что умерла Анна Ахматова. И долгое время я была погружена в это событие. В школу я вернулась только в четвертой четверти, тогда мне и рассказали о «деле» Синявского и Даниэля. Не представляю, было ли что-то в газетах об этом процессе. Возможно, какая-то маленькая заметочка где-то и проскочила, но в основном все «сведения» о деле поступали от знакомых знакомых. Оно обсуждалось гораздо активнее и даже свободнее, чем «дело Бродского». С этого момента и стало известно, что за маленькие желтенькие книжечки издательства «Посев» можно сесть. Как и за голубенькие книжечки такого же формата журнала «Синтаксис» впоследствии, когда поселившиеся в Париже Андрей Синявский и Мария Розанова начали его издавать.
О том, что Синявский и Даниэль были после суда отправлены в лагеря (и что у нас вообще были лагеря), я ничего не знала. Но суд над двумя писателями воспринимался юным сознанием (насквозь, конечно, коммунистическим) как абсолютная абракадабра. Как можно судить (в настоящем суде!) писателя? За что? Весь судят — преступников, а писатели не могут быть преступниками по определению, потому что они занимаются совершенно другим делом — писательством, а не совершением преступлений.
В общем, этот суд, как и суд над Бродским, залегли в сознании как начало непостижимых и невозможных фантасмагорий. Травля Солженицына — уже с полномасштабными «письмами трудящихся», — высылка Сахарова в Горький, после чего город был переименован в Сладкий… Все это не помещалось в голову. Вот не должно этого было быть, а оно было! Но потом «невозможные фантасмагории» наворачивались одна на другую, и временами было непонятно, где реальность, а где полный бред.


Когда в начале перестройки я увидела на книжном развале тоненькую книжечку «Прогулки с Пушкиным» Абрама Терца (псевдоним Синявского), я схватила сразу, не раздумывая, не перелистав и не вникнув, что он там такое написал. Синявского можно купить на улице в Ленинграде! Что еще надо? Начиналось время, когда можно было просто купить то, что раньше давали «на ночь», «на день», и если что-то не складывалась, желтая книжечка «Посева» или папка с машинописным текстом проплывала мимо твоего любопытного носа. Ну, нельзя объять необъятного…
«Прогулки с Пушкиным» стали одной из самых любимых моих книг. Более того — только благодаря Синявскому я удосужилась достать и прочитать труд Вересаева «Жизнь Пушкина», где он сделал поминутную опись каждого дня Александра Сергеевича. Уникальный и беспрецедентный в нашей литературе труд.
Кто знает, прошу прощения, кто не в курсе, в двух словах напомню историю создания «Прогулок с Пушкиным». Том Вересаева Мария Розанова отправила мужу, Андрею Синявскому, в Дубровлаг. Чтоб он там не помер от скуки. И вот Андрей Донатович, прочитав очередную главу или раздел, выходил на положенную зэкам прогулку. Пока ходил, думал, мысленно сочиняя будущее письмо Марии Васильевне. Весь текст «Прогулок с Пушкиным» первоначально был создан в качестве писем к Марии Васильевне. Она писала, что это было своеобразное объяснение в любви Андрея Донатовича к ней… Уже потом, оказавшись во Франции, они сложили и издали книжку.
Получилось так, что в начале 1990-х годов мой друг и коллега Евгений Александрович Голлербах написал книжку-исследование о Синявском под названием «Трепетный провокатор». А я только что прочитала «Прогулки с Пушкиным». И уговорила Женю обсудить этот вопрос — под диктофон. Из этого получилась неплохая беседа, которую Женя при публикации книжки, вставил неким послесловием ко всему, что сказал сам.
Публикую текст этой беседы, которая, я надеюсь, будет многим из вас интересна.
Е.Г. —Евгений Голлербах
Н.К. — Наталья Курапцева

«А все-таки жаль, что нельзя
с Александром Сергеевичем…»
Диалог о книге «Прогулки с Пушкиным»
Некоторые считают, что с Пушкиным 
можно жить. Не знаю, не пробовал. 
Гулять с ним можно.
Абрам Терц,
1966-1968, Дубовлаг

Н.К. Вопрос все-таки интересный: что можно… с Александром Сергеевичем? Когда-то про анекдот про Сталина человека ждал расстрел, сегодня его можно публично обзывать Антихристом.
Е.Г. В применении к литературе речь может идти только о такте художника, мне кажется.
Н.К. Значит, на ваш взгляд, Андрей Синявский бестактен?
Е.Г. Ну, Синявский — известный провокатор, да он и сам знает об этом. Ему это не раз кричали публично в лицо, в том числе и в нашем городе, в наши времена. Когда я читал его книжку, мне показалось, что Пушкин, собственно Пушкин, Синявскому абсолютно неважен, материал для разговора автора о себе самом. В образе Пушкина Синявский изобразил себя идеального, каким бы он хотел быть, и если он издевается над Пушкиным, он издевается над самим собой, он понимает собственную ничтожность.
Н.К. Кроме последнего тезиса, в остальном вы очень совпадаете с Александром Исаевичем Солженицыным, который в знаменитой статье «…Колеблет твой треножник» писал, что Пушкин для Синявского не столько предмет, сколько средство самопоказа, своих прыжков, ужимок т замираний. Вообще, честно говоря, я поражена, как могли некоторые литераторы, люди, работающие со словом, увидеть в книге Терца пасквиль на Александра Сергеевича. Я увидела совсем другое!
Е.Г. Те, кто обрушился с критикой на книгу Синявского, испугались того, что в ней заложено, может быть, неосознанно даже, насторожились…
Н.К. Ну вот что, что же в ней такое?
Е.Г. Мне рассуждения Синявского о Пушкине напомнили рассуждения одного из героев «Мелкого беса» Сологуба, Ардальона Борисовича Передонова, гимназического учителя. Он объяснял ученикам Пушкина. Он читал им: «Встает заря во мгле холодной, / На нивах шум работ умолк, / С своей волчицею голодной / Выходит на дорогу волк». И объяснял: волки ходят парами, сначала должен покушать волк-мужчина, а уж потом волк-женщина… Передонов вызывал смех гимназистов: было ясно, что это попытка очень маленького, задавленного обстоятельствами человека интерпретировать высокое. Он не в состоянии проникнуть в суть и цепляется за буквальное.
Н.К. Именно такое впечатление у вас вызывает Синявский? С поправкой на то, что Синявский все это осознает?
Е.Г. Синявский, конечно же, человек интеллектуальный и духовный, это не передонов, он чрезвычайно тонкий человек. Другое дело, какой он художник. Мне показалось, что временами в его книге проскальзывает стиль игривого бухгалтера, там есть такие проколы. Это не относится к книге в целом. Книга блестящая, конечно, но временами Синявскому изменяет вкус.
Н.К. Что же может быть общего между Синявским и Передоновым?
Е.Г. Это два русских типа, в чем-то тождественные; это русские «маленькие люди», гоголевские, может быть, персонажи. Не случайно Синявский написал «В тени Гоголя». У обоих мироощущение людей, которые находятся внутри большого мира и не в состоянии ничего в нем изменить., сколько-нибудь повлиять на него. На самом деле это кошмар для живого существа, пребывающего в таком положении: человек барахтается елозит ножками, ручками размахивает, но не может ничего сделать. Тут встает вечный вопрос, который задавал себе Раскольников: «Тварь я дрожащая или право имею?» Синявский ликвидирует этот вопрос, он не ставит «или», он ставит «и». Именно потому, что я «тварь дрожащая», я и «имею право»: я ничего не изменю, я могу писать о Пушкине все, что угодно, я могу ниспровергать, бравировать, я могу выступать против советской власти — в этом мире не изменится ровным счетом ничего, все будет, как Бог предначертал. Бог ли, Сталин — не столь важно, просто общий ход событий. Это, по сути, очень религиозный взгляд. В этом достоинство Синявского и, очевидно, его проблема. Это, конечно, национальное сознание, и тут есть много страшного.
Н.К. Солженицын и компания, значит, увидели в этом…
Е.Г. Они увидели в этом себя, хотя, конечно, не отождествили и уж, конечно, не сформулировали ничего подобного. Когда один из виднейших писателей русского зарубежья Роман Гуль прочел «Прогулки с Пушкиным», он назвал свою статью «Прогулки хама с Пушкиным». Он увидел в ней неизбывно хамское, расейское, видимо, в нем всколыхнулось воспоминание об оставленной родине, от чего он, ему казалось, давно ушел…
Н.К. А я вообще не увидела в этой книге даже оттенка пренебрежения к Пушкину.
Е.Г. Вот как? Интересно.
Н.К. Во-первых, я увидела попытку (весьма успешную) снять «хрестоматийный глянец» с Александра Сергеевича. Пушкин уже давно, причем не только стараниями советских критиков, а значительно раньше превратился в «памятник-пушкину», как писала Цветаева. От него было такое же впечатление, как от первой открытки в наборе о Ленинграде: Смольный! Кто помнит, что Смольный построил Кваренги? Смольный — это обком партии, а Пушкин — гений. Это тоже, мне кажется, одна из национальных черт: превращать живое явление в раздел хрестоматии, в глянцевую картинку. Что на наших глазах происходит с Высоцким? То же самое когда-то было проделано с Пушкиным.
Е.Г. В общем, конечно, для Синявского Пушкин — это характерная деталь истэблишмента, вообще огромного стабильного мира, который Синявского пугает. Его антисоветизм происходит из желания возразить, сказать «нет». Его искусство основано на фантастическом предположении, что все не так…
Н.К. А мне кажется, что Пушкина он не отторгает…Нет, здесь вообще все по-другому! Пушкина исследовали исторически, филологически и бог знает, как еще. Синявский впервые попытался на примере Пушкина метафизически, если можно так выразиться,  проникнуть в природу Поэта, гения. Что там у него происходит? Пустая оболочка земного существа, которая служит Поэту. И так страшно у Синявского написано: за все расплачивается человек. Многие поэты, писатели оставили свидетельство, рассказ о том, как происходит процесс творчества. Анна Ахматова сформулировала: «И просто продиктованные строчки / Ложатся в белоснежную тетрадь…» Поэт — это инструмент в руках… Не знаю, кого! Или огромный локатор, улавливающий в хаосе мироздания гармонию и музыку. Да и хаос ли это? «Имеющий уши да услышит…» Но слух имеют избранные, гении, поэты. Вот почему в земной реальной жизни — легкость, пустота, необязательность, «пока не требует поэта к священной жертве Аполлон». А когда потребует, помните, наверное, что случается: «И он к устам моим приник / И вырвал грешный мой язык…» И так далее. Страшные вещи происходят с живым человеком, не случайно Александр Сергеевич написал «жертва», а Синявский доказал: за все расплачивается человек. Вот вторая задача, которую, на мой взгляд, поставил перед собой Абрам Терц, и блестяще с ней справился.
Е.Г. Да, вы правы — у нас совершенно разные взгляды на произведение «Прогулки с Пушкиным», за исключением, очевидно, общей расположенности к автору.
Н.К. Я убеждена: Пушкин настолько безграничен, что традиционное литературоведение нам не поможет его понять. Пушкин — автор для очень зрелого читателя и, конечно, читателя не догматического.
Е.Г. Конечно, если оценивать литературу о Пушкине, то Синявский мне гораздо симпатичнее, чем, скажем, Белинский или Мейлах, но, все-таки, еще более мне симпатичен Набоков. Он, я бы сказал, серьезнее. И, в отличие от многих авторов, не напоминает психопата Передонова.
Н.К. А мне Синявский близок еще и тем, что он все делает как бы не всерьез, играя, его можно назвать человеком играющим. И слава Богу! Потому что мы, особенно в последнее время, стали удручающе серьезны. Как мы серьезно боролись с коммунистами, это был просто «последний и решительный бой», как потом мы всерьез стали строить правовое и демократическое государство, как серьезно стали обличать и клеймить уже друг друга… И что из этого получилось?
Е.Г. Тут невозможно не согласиться. Синявский мне очень импонирует тем, что у него есть понимание природы искусства, ее игровой сути. Он обладает артистичным сознанием, он способен видеть вещи с неожиданной стороны или предполагать в них что-то такое неожиданное, высказывать нетривиальные суждения. В значительной степени сочинения Синявского  это не утверждения, а предположения, гипотезы.
Н.К. Опять же: слава Богу! У нас считается, что писатель должен учить, быть вождем, идеологом масс.
Е.Г. Синявский очень легко высказывает предположения, тут же опровергает сам себя… Но вот парадокс: вопреки тому, что воспринимать его как идеолога невозможно, он для определенной популяции — класса или поколения, или для определенной части того и другого — стал именно идеологом, поскольку ясно выразил это желание сказать «нет» по любому поводу. Синявский мог быть просто диссидентом, ходить, скажем, по Красной площади с черным знаменем, но он избрал литературное творчество. Почему? Литература — та форма провокации, игры, которая не предполагает никакой ответственности. Этой безответственности, мне кажется, ему не могут простить Солженицын и разные идеологи тоталитаризма.
Н.К. А как же? «Поэт в России — больше, чем поэт», «Поэтом можешь ты не быть, а гражданином…»
Е.Г. Мне вспоминается один забавный случай в Доме писателей. Когда было уже понятно, что перестройка захлебнулась, что ничего из этого не вышло, публика стала задавать всякие саркастические вопросы писателям. И вот тогда-то Мария Васильевна Розанова бросила в ответ реплику: «А вы нас больше слушайте…»
Н.К. Вот! Когда возникает улыбка, смех, вместе с ними возникает и надежда. И вообще, может быть хватит рассматривать жизнь и литературный процесс в том числе, как коллективное собрание? Что говорил по этому поводу Пушкин? «Ты — царь, живи один…»
Е.Г. Видите ли, при всем своем свое индивидуализме, при всем своем отрицании групповщины и Синявский, Набоков, между прочим, все-таки в одном лагере. И это наш лагерь, я надеюсь. Это лагерь людей, которые просто ценят литературу и в состоянии понять, что публицистика и пропаганда — одно дело, а художественная литература — совсем другое. Кстати, в творчестве Пушкина эта разница совершенно очевидна.
1993

В 1991 году дело Синявского и Даниэля было пересмотрено в связи с отсутствием состава преступления.

3 комментария:

  1. Я отнушусь к Прогулкам также как и вы.
    Концепцию Голлербаха, к сожалению, не понимаю.
    Синявский гениально объясняет легкость пушкинской поэзи и гениально перекликается с самим Пушкиным, когда пытается разобраться в сути творческого процесса.Я об этом пишу в своей книге "Пушкин и Моцарт или что такое совершенство?", которую мусолю уже лет десять.
    Очень причтно было найти единомышленника.
    Миша

    ОтветитьУдалить
  2. Спасибо за внимание к моему тексту, но он был бы невозможен без Голлербаха, поскольку его книжечка (которой стала его диссертация) и сподвигла меня на этот диалог, тем более, что Евгений Александрович мой близкий друг.

    ОтветитьУдалить
  3. Наташа, привет. Только теперь прочитал этот твой текст. Спасибо. Надо бы продолжить тот наш разговор.

    ОтветитьУдалить