Как я из-за коронавируса прощалась с жизнью

В самый пик накатившей пандемии - март и апрель (и май еще) - я была в больнице. Четыре месяца - три больницы.

Там я, помимо активного участия в жизни медучреждения, смотрела телевизор. Вместе со всеми. Нам включали Россию, то есть мы смотрели Вести.

И впечатление у меня было, что показывают анонсы каких-то боевиков. Все, что я видела, не могло иметь отношения к нашей жизни. А ко мне - тем более. Какие-то полицейские кордоны, облавы, аресты, какие-то люди в каких-то пластиковых комбинезонах. Ведь в жизни такого не бывает!

Рядом со мной были совсем другие люди. Обыкновенные, больные. У кого-то не ходили ноги, кто-то не мог разогнуться, кто-то объяснял врачам, как у него там внутри все скукожилось. Никаких масок и комбинезонов у нас не было - обычная больничная одежда. Коллеги по больничной койке тоже мне казались персонажами - если не театральными, то, во всяком случае другой реальности, где я почти никогда не была. Так много больных я не видела, тем более так долго.

Во второй больнице уже никого не пускают. Карантин. «К тебе кто-нибудь придет, когда карантин снимут?» А я знаю? Во-первых, когда снимут — неизвестно. А во-вторых (и это главное), — знает ли мой сын-то, где я? И ведь ничего не узнаешь. Неизвестно даже, какой сегодня день недели. Спрашиваю сестер, а они: «Зачем тебе?..»

А вокруг — разговоры. «Она тут четыре года жила, никто к ней не приходил, и вот как-то утром входят в палату, а она лежит на полу голая, в луже своей мочи. Умерла… А вот еще случай был: женщина восемь лет тут прожила, тоже без никого. Простудилась. Эмфизема легких. Это часто бывает у лежачих… Тут уж ничего не поделаешь».

Даже как-то не грустно. Действительно, все бывает.

А больница — целый город: десятки, сотни, тысячи больных. И каких! Хромые, безногие, с руками в гипсе, перекошенные, в ходунках, с откинутой назад головой, ложка у кого-то из рук выпадает, кто-то от пищи отказывается — проглотить ничего не может. Температура. Уколы. Врачи.

У тебя — койка с ватным матрасом и ватной подушкой. Квадратная. Одеяла не хватает. Голове лежать тяжело. Телу жестко.

Периодически встаешь. Нечасто, потому что обратно сложно залезать и там устраиваться.

Идешь по палате до шкафа медсестер. Наверху — выпуск «Комсомолки». Очков нет, поэтому не все разбираешь. Но очевидно: короновирус — это не две недели и снимут карантин. Не снимут. Потому что это не пройдет. Полгода, год, может два года или три. Или вот те четыре. А тебе 70, и за эти годы вполне можно умереть. И сын никогда не узнает, что и где с тобой случилось. Могут ведь и в другую больницу перевезти. Все зря, выходит…

Ну, что ж делать? Да ничего. А что сделаешь? Судьба, видать, такая.

Моя последняя больница, в мае, была Мариинская. Вот там медперсонал был точно такой, как показывали по ТВ.

Пластиковый прозрачный комбинезон, лицо закрыто высоким пластиковым забралом, перчатки, на ногах высокие, тоже пластиковые, но уже черные сапоги обязательно табличка на груди: "Андрей", "Маша" или кто-то еще.

Самое интересное было с едой. Никаких столовых, как в двух предыдущих больницах. Я не знаю, как это называлось у них,

но я это называла "Платформа на колесиках с контейнерами для еды". И не только я. Когда я выходила погулять в коридор,

соседки спрашивали: «Ну что, едут колесики?» «Едут, но далеко».

А потом все-таки двери распахивалась - и перед ней оказывалась эта самая металлическая платформа на колесиках, где стоял чайник, лежали нарезанные хлеб и булка, и высотным зданием поднимались пластиковые контейнеры с едой.

В одном контейнере был суп, в другом, например, гречневая каша или тушеные овощи. Самое вкусное было пюре с отварным хеком.

Иногда в неурочное время приезжал какой-то небольшой контейнер - и сестры раздавали бутерброды с сыром.

В коридоре на столе стоял чайник, пакетики чая и кофе с молоком, можно было себе сделать чай.

Врачи приходили по двое-трое, а иногда целой группой человек 5-7. В руках - толстая стопка бумаг, где все записано про каждого больного.

Они снимали какие-то показания, производили манипуляции с небольшими приборчиками, который приставляли

к виску, давали таблетки, мыли палату. Вопросы такие: «Как вы себя чувствуете? Что у вас нового?»

Вроде я чувствовала себя нормально, нового ничего не происходило.

Это потом из выписного эпикриза я узнаю, что у меня (возможно) была пневмония, микроинсульт, еще меня лечили от гипертонии и подозревали во мне наличие этого самого коронавируса.

Связаться с родными можно было по телефону. Для этого нужно было попросить врача разрешить звонок, врач давал указание сестре, а она вела к телефону и говорила «Звони». При этом в то время, когда удобно было ей. Например, часа в четыре. А если моего сына нету дома? Его мобильника я, конечно, не помнила, он у меня обозначен, как Ваня - и все. Это уже сейчас я выучила его телефон наизусть. А тогда я набирала номер домашнего телефона и слышала пустые длинные звонки.

Дозвонилась я один раз и узнала, что сын «сидит дома» и «получает за это деньги».

Я до сих пор не понимаю, как это может быть - поперек всех законов экономики.

В Мариинской больнице, гуляя по коридору, я встретила мужчину из соседней палаты, который мне передал листочек с запиской от Вани и номером его телефона. Я ее доставала и читала каждые десять минут.

А потом наступил день, когда вошла сестра и сказала: «Кто Курапцева? Передачу возьми!» Это была передача от Вани. На пакете было написано: «11 инфекционное отделение, 5 палата». Мне эти слова ничего не сказали, мне не пришло в голову увязать короновирус, себя, инфекционное отделение и 5 палату. Важно, что это было написано рукой Вани. Значит, он меня не забыл, не оставил, я не одна.

Счастье, которое я испытала, мне сравнить просто не с чем. Так, мне кажется, на войне выходили из окружения к своим. И еще через пару дней меня позвали к телефону. И Ваня рассказал: «Представляешь, я тебя чуть не потерял. Прихожу я, как обычно в больницу передачу тебе передать, а мне и говорят: она выписана. Как выписана? А где она? Ну, я хватаю телефон и набираю телефон «горячей» линии. Там мне сказали, что ты выписана по переводу в Мариинскую больницу. Хватаю такси, мчусь туда, и мне говорят - да, у нас есть такая больная, состояние удовлетворительное. Тут мне повезло, в справочном я встретил девушку, у которой в соседней с тобой палате лежит отец. Как-то стало полегче, хоть какая-то информация про тебя пошла...» Он ничего не знал обо мне три недели. Тоже мало не покажется.

После разговора с Ваней я стала говорить врачу, что хочу домой. «Как ваши дела» - «Домой хочу». Как-то она у меня попросила листок с Ваниным телефоном: «Мне надо обсудить это с вашими родными...»

И 19 мая утром мне сказали «Одевайтесь. На выписку». 19 мая — день рожденья пионерской организации. И мой второй день рожденья. Я надела свитер, который передал мне Ваня, и меня повели к лифту. Потом — по длинному коридору к стеклянным высоким дверям, за которыми был город, Ваня, машины, небо...

И вот тогда ко мне пришел короновирус: Ваня стоял во дворе с синей маской на лице. А позже дома он сказал: «Ты не понимаешь? Я был в инфекционном отделении, я могу представлять опасность».

А я? Значит, я тоже могу представлять опасность? Ваня был в инфекционном отделении 1 час, а я почти месяц...

В конце апреля мне казалось, что я из больницы своими ногами не уйду. А вот с тех пор прошло… Май, апрель, июнь, июль, август, сентябрь, октябрь… Восьмой месяц пошел.

И я так счастлива!.. Просто до слез. Честное слово: иногда просыпаюсь утром и плачу от счастья.

Можно встать и чайку попить. Или кофе со сливками.